Александр Портнов Утомленные алма-атинским солнцем

Рецензия на фильм «Последняя “Милая Болгария”».

В рамках программы «Свои» состоялся показ фильма Алексея Федорченко «Последняя “Милая Болгария”», получившего «Серебряного Георгия» на последнем ММКФ. Заявленная, как экранизация повести Михаила Зощенко «Перед восходом солнца», по факту картина является таковой лишь наполовину – центральная сюжетная ветка связана с молодым садоводом Леонидом, который в алма-атинской эвакуации случайно становится обладателем рукописи знаменитого писателя Семена Курочкина (под чьим именем и скрывается Зощенко), а отдельные эпизоды из рукописи образуют второй слой повествования, периодически вторгающийся в жизнь Леонида.

Может показаться странным, что режиссер, назвавший «Перед восходом солнца» лучшим из написанного в XX веке на русском языке, не решился весь фильм посвятить так любимой им повести, но даже при беглом взгляде становится очевидным – из такого материала полноценный фильм не склеить. Сцены из детства, молодости и зрелых лет Курочкина-Зощенко практически никак не связаны между собой, герой оказывается в тысяче различных мест, общается с неимоверным количеством людей (и мало с кем более одного раза), герой медленно погружается в меланхолию, из-за чего даже самые экстраординарные и чрезвычайные происшествия в его жизни кажутся отстраненно-холодными. Режиссер попытался преподнести события повести через личное восприятие Курочкина – экран периодически распадается на триптих, и мы видим одни и те же эпизоды глазами писателя, его собеседников и людей со стороны, а окружающее пространство становится предельно условным и даже кукольным, но, увы, такой нестандартный подход очень быстро начинает навивать скуку своей однообразностью. К тому же, формально, мы не смотрим на жизнь Курочкина, а лишь читаем о ней вместе с Леонидом, поэтому в этих сценах практически не смолкает закадровый монолог – прием, считающийся в киносообществе признаком дурновкусия.

Гораздо удачнее и живее получились у Федорченко алма-атинские эпизоды – здесь постоянно происходит что-то интересное, каждый человек хоть и чудаковат, но безгранично обаятелен, все шумят и смеются, не смотря на тяжелое для страны военное время. Вишенкой на торте является формально не названный по имени персонаж кинорежиссера, за которым легко угадывается Сергей Эйзенштейн, снимающий в эвакуации своего «Ивана Грозного». Эпизоды с ним, бесспорно, лучшие в картине, отчасти потому, что Федорченко отбросил какой-либо пиетет по отношению к старшему коллеге и заставил киношного Эйзенштейна плясать, корчить рожи, размахивать катаной и вымазывать собственное лицо краской. Учитывая, что по ряду воспоминаний реальному Сергею Михайловичу было присуще крайне своеобразное чувство юмора и бешенная энергия, такой образ пусть и может покоробить поклонников классического кинематографа, но уж точно никого не оставит равнодушным. Отдельно стоит отметить, с какой любовью и трепетом воссозданы связанные с Эйзенштейном мелочи, вплоть до отдельных вещей из его квартиры или реквизита со съемок «Ивана Грозного» (фанаты последнего легко разглядят кучу отсылок к разным эпизодам ленты, хотя здешний Николай Черкасов вызывает скорее недоумение). Увы, про Курочкина-Зощенко можно сказать прямо противоположное – мы знаем про него почти все, вплоть до детских страхов и комплексов, но из-за нагнетания трагедии вокруг тяжелой писательской доли не можем разглядеть за маской депрессивного творца живого человека. Про Эйзенштейна нам не сообщат ничего, однако же проникнуться его персонажем в разы проще, чем мягко говоря занудным Курочкиным. Вдобавок режиссер многословием практически убил в эпизодах с последним юмор – когда наш писатель выступает перед пациентами травматологии и главврач предварительно просит выйти из зала всех обладателей челюстно-лицевых травм, это может сразить зрителя на ура, но зачем-то немедленно следует пояснение, в чем соль шутки. Шутка, увы, не работает, если ее все время разжевывать.

Дабы взбодрить повествование, Федорченко решил ввести в основной сюжет детективную линию – Леонид не только читает рукопись предыдущего жильца занимаемой им комнаты, но и пытается выяснить обстоятельства таинственного исчезновения этого самого жильца. Увы, детективная часть, пожалуй, оказалась самой провальной: нас пытаются запутать рассуждениями о потаенных фобиях героя, о том, как он сам себя сжил со свету из-за травм детства, намекают на роль уборщицы Ольги в его трагической судьбе, но ты буквально с первой же секунды угадываешь, какой будет «неожиданная» разгадка этой тайны – да, разумеется, писателя довел до ручки кровавый режим, а могло ли случиться иначе? И Леонида довел до ручки кровавый режим в лице противного милиционера Адалата. И его отца тоже довел до ручки кровавый режим обвинениями во вредительстве плюс работе на болгарскую разведку, из-за чего тишайший садовод сжег себя заживо. Такой поворот, конечно, мог бы сработать, но тогда создатели должны были нагнетать атмосферу с самого начала, показывая конфликт буквально каждого из заявленных персонажей с системой, чтобы разочарование в ней казалось оправданным, а не вводить этот конфликт за пять минут до финальных титров, рассчитывая на вау-эффект. Почему-то наши творцы все никак не поймут, что информация об отсутствии при коммунистах свободы является мейнстримом вот уже 35 лет – мы включаем любой современный фильм о советской эпохе заранее зная, что все честные люди будут страдать, а особо честные еще и безжалостно истребляться, так какой смысл в твисте, если зритель ожидает его буквально с первых секунд?

Особенно, конечно, финальный поворот смотрится «забавно», если вспомнить, что реальный Зощенко не просто остался жив в 1943 году – он пережил и Эйзенштейна, и даже Сталина. Можно конечно предположить, что не будь вокруг его имени устроена травля, он прожил бы еще дольше, но это если не знать, что Симонов и Твардовский, ни от каких гонений не страдавшие, умерли в более «юном» возрасте, чем Михаил Михайлович. Вопреки заверениям режиссера возникает чувство, что действительный Зощенко был ему безразличен – не спроста же человека, которому даже внутри фильма на момент «смерти» перевалило за 50, играет 30-летний Константин Итунин, внешне похожий скорее на студента-первокурсника, чем на прожившего долгую жизнь и морально изможденного человека. Видимо, расчет делался на то, что пожалеть молодой талант, гибнущий под гнетом бездушного строя, зрителю будет проще, чем дядюшку предпенсионного возраста.